Российский эпидемиолог: «В Москве остановить Эболу — проще простого»

Биг Эбола Мэн — так прозвали в Африке российского эпидемиолога Олега Стороженко. Он приехал в Сьерра-Леоне в январе 2015-го, в самый разгар эпидемии (когда от Эболы погибло около 14 тыс. человек). Олег отвечал за расследование случаев заражения, устанавливал и снимал карантин в деревнях. Прожив полгода среди больных и побывав в самых непролазных уголках джунглей, русский доктор сделал много невероятных открытий. К примеру, выяснил, что посреди смерти, страха и страдания (они уже стали мировыми синонимами Эболы) живут и здравствуют сбежавшие от правосудия российские бизнесмены и экс-чекисты.

— Конечно, боялся. Но есть разные виды страха. У меня это было скорее профессиональное чувство опасности, которую ты знаешь как избежать. А перед командировкой (направила меня крупная международная организация, работающая в сфере здравоохранения) я прошел специальный тренинг. Но через пару недель по прилете в центре по борьбе с Эболой (он расположен на окраине одной деревеньки в Сьерра-Леоне) я страшно заболел.

— Слава богу, нет. Я подцепил инфекцию попроще. Но тогда я этого не знал, потому что симптомы были типичные, как при заражении Эболой: температура 40, рвота, красные глаза… И я как врач-эпидемиолог взвешивал все риски и действительно думал, что могу умереть. В тот момент в центре Эболы мы ежедневно принимали по 30–40 зараженных пациентов. Потом я спросил у медиков, которые уже работали в центре, как они отличали Эболу от дизентерии, гриппа, малярии и т.д. Один из врачей мне ответил: «По взгляду. Если взгляд потухший, повернут внутрь себя, то это Эбола». И я действительно потом видел этот взгляд, который ни с чем не сравнить. При этом у больного нет метаний, он не кричит: «Я не хочу умирать!», ничего такого.

— Отношение к болезни у них было порой очень странное. Во Фритауне (столице страны) много проституток, и у них такое развлечение — подбегают, похлопают тебя и кричат: «Эбола, Эбола!..» Типа они тебя «засалили». Так же развлекается там и детвора. Поначалу было довольно дискомфортно, я по полчаса тер руку мылом после таких прикосновений. Эболы они сами, конечно, тоже боятся, но при этом считают вполне нормальным, когда жители какой-нибудь деревни умирают от эпидемии. Вроде как умерли и умерли. Это никого не шокирует. В мои задачи входило ездить по деревням. Я говорил — где карантин устанавливаем, где снимаем, сколько домов изолируем и т.д. Вначале местные детишки кричали мне вслед: «Белый человек!» Через три месяца я и вся наша команда стали четко ассоциироваться у них с Эболой — и, показывая на нас пальцем, говорили: «Эбола мэн». Поскольку я очень высокий, то меня назвали Биг Эбола мэн (Большой человек Эболы). Про отношение к нам — расскажу один случай. Произошла вспышка кори в удаленных районах, почти на границе с Гвинеей. Обнаружили ее случайно. Приехали, увидели, что практически 100% населения болеют, спрашиваем: «Почему не сообщили об эпидемии?» Они: «Мы думали, что это Эбола, а значит, приедут белые люди и всех нас увезут навсегда». Они верят в то, что они видят. А что они видят? Если их соседу стало плохо и у него обнаружили Эболу, то приезжает машина, из нее выходят белые люди, похожие на инопланетян (полностью прорезиненные костюмы, маска, очки, печатки, сапоги — и все это тоже белое). Они забирают соседа — и он никогда не возвращается назад, потому что банально умирает в центре по лечению Эболы. Выживаемость ведь не больше 30%. Во что они верят? Что белые люди забирают на опыты или просто убивают. Они следуют простейшей логике.

— Нет, но мы были в селах, где население относилось к нам с очень большой настороженностью. Нас спасало то, что мы приезжали с местными старостами и старейшинами. Я тогда отчетливо понял, что Эбола — это социальная болезнь. И ей болеют люди, которые никогда не слышали о воде, свободно бегущей из-под крана. О том, что нужно мыть руки перед едой или после туалета (хотя бы иногда!). Они никогда не видели современного клозета, и большинство бегает справлять нужду просто в джунгли.  А знаете, как там хоронят? Каждый житель деревни участвует в ритуале и должен потрогать труп и затем прикоснуться к себе, к своей голове. Они омывают покойника и потом этой же водой омывают себя. Они считают, что с умершим должны попрощаться все его родные и знакомые, в том числе из других деревень. И что они для этого делают? Они его берут (а там жара 40 градусов, влажность, как в бане), сажают на заднее сиденье в машину, сами набиваются туда как селедки и едут. А там дорог нет, покойник трясется, они его поддерживают, приобнимая… В очередной деревне его достают, с ним там каждый прощается, потом его погружают в машину и едут дальше. И так несколько дней. Естественно, что уровень заражения там небывало высокий.

— Вы сами видели то, о чем рассказываете сейчас?

— Разумеется. Когда я только приехал, была вспышка в деревне Розанда. Началось все с того, что из Фритауна приехал больной родственник к одному местному жителю. Он умер там, вся деревня принимала участие в ритуале омовения. Из 100 человек заболели 60, из этих 60 погибло 40. Я расследовал этот случай.

— Что вас больше всего потрясло?

— Что значит Эбола? Если твой ребенок заболевает, ты не можешь взять его на руки, успокоить, прижать — потому что в этом случае ты наверняка заразишься. Если заболели твои родители, ты не можешь к ним прийти и помочь, потому что в этом случае ты тоже заразишься. Эбола разрывает семьи, и это по-настоящему страшно.

— Но у местных жителей ведь нет таких табу, судя по вашим рассказам. Они даже к покойникам не боятся прикасаться.

— Да, но мы их обучали тому, что больной должен быть изолирован. Нас первое время не понимали. Процесс их просвещения был долгий и мучительный. Они до сих пор пашут землю бороной, которую привязывают к двум быкам. Из грязи и навоза делают кирпичи 30 см в высоту, ставят друг на друга, сверху — соломенную крышу и в этот домик заползают, чтобы поспать (а весь день проводят на улице). Для меня было удивительно видеть в регистре одной деревни людей возраста 180, 195 или даже 230 лет. А суть в том, что у них нет понимания концепции времени. Один и тот же человек с точки зрения одного жителя деревни может быть разного возраста. То есть это его мироощущение, что вон тому соседу 200 лет. А свидетельств о рождении у них нет.

Исчезновение колдуньи

— Думаю, что все кладбища в Сьерра-Леоне являются источниками Эболы…

— Я много раз был на их погостах. Там просто рытвины с просевшей землей — ни надгробных камней, ни надписей. Одно из направлений, которое мы пытались внедрить, — безопасные похороны. Когда кто-то умирает (по любой причине), староста звонит в наш колл-центр, приезжают наши специалисты, помещают покойника в специальный полиэтиленовый мешок, вырывают яму, засыпают хлоркой и закапывают.

— И у вас получилось это внедрить?

— Не совсем. Были случаи, когда мы приезжали за следующий день — а могила выкопана! И что потом произошло с телом, неизвестно. У них есть целая сеть секретных сообществ, которые практикуют не только вуду, но еще ряд до сих пор даже не описанных ритуалов. Не исключено, что они используют трупы или их части. Мы проводили исследование вместе с Колумбийским университетом по поводу соответствия заявленных смертей тому, сколько в реальности умирает.

— Проще говоря, идея была пересчитать могилы и сравнить с числом умерших?

— Точно! Количество свежих могил, как мы и думали, не совпало с тем, что было задекларировано. Получалось, что примерно половина случаев не учитывается.

— Кстати, интересно, как они вам вообще сообщали об умерших или о случаях заболевания. У них есть телефоны?

— Это большая проблема. Покрытие местных сетей сотовой связи ограничено. Только в городах. Есть система «ресепиш триз» — в переводе это что-то вроде «дерево, возле которого есть связь». Это действительно дерево. Обычно баобаб. Зачастую до него идти километров 10 пешком из деревни. Затем нужно залезть на это дерево — и оттуда, если повезет (нет туч, сильного ветра и т.д.), можно дозвониться и известить, что у тебя есть случай, предположительно Эбола, или что кто-то умер сегодня… Иногда от момента заболевания до нашего приезда проходило 2–3 недели. И это не потому, что мы плохо работаем, а просто банально не было связи.

— Что они все-таки делали с покойниками, которых не хоронили?

— Если вы посмотрите Википедию, там про религию в Сьерра-Леоне сказано, что жители преимущественно мусульмане. На самом деле они очень гибкие: днем они мусульмане, а ночью практикуют вуду и другие секретные ритуалы. Можно прийти в мечеть и увидеть половину прихожан с христианскими крестами. Они так мне это объясняли: «Во-первых, это красиво, во-вторых, это подарок, а в-третьих, у нас все так делают». И при этом главное, что они верят в магию.

— Пока вы там жили, в колдовство и ведьм не поверили?..

— Как раз когда мы проводили исследование по подсчету могил, нам дали в сопровождение женщину. Она была такого ведьминского вида (прямо как из книжки!), мы все к ней отнеслись с опаской. Но среди нас были крупные ученые ведущих мировых университетов, очень серьезная делегация. Так что мы делали вид, что все в порядке вещей. Она нам пыталась что-то рассказать на своем языке, на крио (по-английски не говорила, по-русски — тем более). Мы ничего не понимали. В какой-то момент она начала возле могилы исполнять некий ритуал. Сначала она кланялась, потом встала на колени, что-то бормотала. И вдруг начала вертеться на одном месте. Я никогда не видел такой скорости. Я отвел взгляд (но дело было 2–3 секунды), и когда снова посмотрел — ее не было. Она исчезла, испарилась! Мы спрашивали друг друга, куда она делась, — никто не мог объяснить. Больше мы ее не видели.

— И как вы, ученые, это объяснили?

— Никак. Я лично как ученый предпочитаю думать, что она ушла. Просто ушла.

— Вы встречали сопротивление со стороны последователей вуду в своей работе?

— Члены всех секретных обществ живут внутри деревень. Они же зачастую травники, то есть единственные, к кому можно обращаться за медицинской помощью. И они обладают гораздо большим авторитетом, чем белые люди. Получить поддержку от местного населения нам было крайне сложно. Если не невозможно. Чтобы внедрить любую идею, нужно было действовать через них, что мы и делали. Хотя идти на контакт было непросто. Особенно с теми, кто проводил женское обрезание (у 4–5-летних девочек отрезали клитор). Жуткая традиция направлена на ограничение рождаемости: у женщин снижается либидо, и они реже занимаются сексом.

— И вы сотрудничали с этими «обрезальщиками»?!

— У нас не было выбора, нам нужны были союзники среди старейшин. К тому же мы не боролись с женским обрезанием — это не было нашей задачей в рамках борьбы с Эболой.

Принцесса из Бо

— Расследовать случаи заражения — это ведь почти как искать виновников преступления?

— Похоже на то (смеется). Расскажу историю. На юге страны есть округ Бо. У нас случилась вспышка Эболы в Макени. Мы начали расследовать случай, выяснили, что в доме заболевшей гостила какая-то женщина. И судя по слухам, она была больна. Мы не знали, кто она, знали только, что она из провинции Бо, потому назвали ее «незнакомка из Бо». В процессе раскрутки всей цепочки выяснилось, что она была подружкой одного из соседей нашей заболевшей. Мы выяснили, что ее зовут Принцесс. Потому она из незнакомки у нас превратилась в «принцессу из Бо». Я связался с коллегами в округе Бо, сказал, что Принцесса, возможно, является источником инфекции, назвал дату, когда она уехала. И они ее нашли! И не придумали ничего лучше, как отправить ее к нам в Центр по борьбе с Эболой. Инкубационный период от 2 до 21 дня, так что никто не мог точно сказать, больна ли она. Когда ее привезли, она была очень раздражена, поскольку те люди из министерства здравоохранения Сьерре-Леоне раскрыли ее личную жизнь. Раскрыли ее любовника перед ее мужем. Оказалось, что она здорова. Это был один из ложных путей. Но хорошо, что так закончилось, потому что иногда во время расследования узнаешь ужасные вещи.

— Например? 

— Была у нас заболевшая Ди Эф Кей. Это ее инициалы, и мы так ее называли. Она была медсестрой в родильном отделении в региональном госпитале в Макене. Женщина знала всю симптоматику Эболы и, когда заболела, никому не стала докладывать. Скрыла, что у нее температура, понос, рвота. Она продолжала ходить на работу, участвовала в принятии родов, в операциях кесарева сечения… Плюс к этому в самый разгар инфекции у нее не было денег, и она начала делать домашнее мороженое и продавать его детям в педиатрическом и родильном отделениях госпиталя. Мы госпитализировали ее и больше 100 человек, которые были отнесены к контактам высокого риска (с кем она тесно контактировала). В основном это были ее коллеги и пациенты. Представляете? Это, по-моему, самый шокирующий случай.

— И что с ней дальше было?

— Она выжила! Но потеряла всех друзей. Все от нее отвернулись. Люди не простили ей того, что она, будучи медицинским работником, так поступила. Тем более что она подвергла риску (а некоторых и погубила) детей и рожениц.

— А по-вашему, почему она так поступила?

— Ментальность, направленная на то, чтобы выжить. Очень сложно в этой стране ее поменять, особенно у людей бедных. Есть программа под названием «Моем руки»: местных жителей учат, как использовать мыло, объясняют, зачем это, как часто надо делать и т.д. и т.п. Создают потребность мыть руки, но при этом непонятно: где ты их должен мыть? Воды из-под крана нигде нет, а мыло стоит дорого. Я разговаривал с выжившими. Один из мужчин (ему было лет 30) не мог скрыть своей печали. Я спрашиваю у него: «Вы что, расстроены, что остались живы?» — он отвечает: «Конечно! У меня умерло два брата, и сейчас я должен взять их жен и их 8 детей себе».

— Кстати, про выживших. Вы сказали, что их 30 процентов. Кто это в основном?

— Самые большие шансы — у мужчин от 20 до 30 лет. Самые маленькие — у детей. Малыши в возрасте 0 до 5 лет — выживаемость ноль процентов.

— И ни один маленький ребенок не выжил?

— До 5 лет? Нет. По крайней мере, я не был свидетелем такого чуда…

— Почему? Какое вообще лечение вы предлагали больным?

— Лечение довольно примитивно. Сейчас только тестируют специфические вакцины (с мая была развернута программа). Так что терапия состояла из трех частей: вливание физраствора (из-за поноса и рвоты в организме пациентов не хватает жидкости), антибиотик для профилактики сопутствующих инфекций и витаминотерапия. То есть лекарств как таковых от Эболы не было, и сейчас их нет в широком доступе. Есть высокоэффективный препарат, но его используют только для лечения врачей, которые заболели в Африке и которых привезли в США и страны Европы. Будем надеяться, что с осени эти препараты станут доступны всем. По поводу выживших от Эболы — эти люди нам помогали, потому что возникает иммунитет на всю жизнь. Их помощь была неоценима в работе с детьми. Маленькому ребенку эмоционально было легче, если с ним рядом обычный человек, а не «чудовище» в белом прорезиненном костюме. Есть, правда, нюансы. Выжившие мужчины продолжают быть источником инфекции на протяжении минимум 3 месяцев. И если ты вступаешь в половой контакт с таким, то заражаешься (Эбола в сперме сохраняется). По поводу женщин мы не знаем. У всех выживших проблемы со зрением, суставами, волосами.

— Олег, много русских врачей там было в период эпидемии?

— У меня точной статистики нет, но за время моего пребывания в Сьерра-Леоне я не встретил там ни одного русского. И это не то что угнетало, но расстраивало. Все спрашивали меня: «Почему ты единственный из России?!» Было много людей из Америки, Великобритании, много португальцев… То ли это низкая вовлеченность России в любой уровень помощи при любых проблемах международного уровня, то ли что-то другое тому причиной. Забавно, но я находил в джунглях русских мужчин. Я видел человек десять. Как я понял, все они скрываются в Сьерра-Леоне. Среди них были бизнесмены и бывшие сотрудники правоохранительных органов. Они еще все время с опаской спрашивали, из какого я управления ФСБ и не за ними ли приехал. Эти ребята заняли маленькую нишу по ремонту моторов, катанию туристов, погружению с аквалангом. Они не бедствуют.

— Хочу вам признаться. Когда я вас увидела, первой мыслью было — уж не привез ли он Эболу с собой в Москву…

— Это нормальная мысль! Но я вам сейчас объясню, почему Эбола нам не страшна. Человека с Эболой в активной фазе никогда не посадят на рейс. Программы скрининга в Сьерра-Леоне в аэропортах очень мощные. Если у тебя температура выше 38 градусов, ты в жизни не сядешь на самолет. То же касается, если ты просто выглядишь плохо. Поэтому из Сьерра-Леоне лучше улетать здоровым, иначе ты оттуда не улетишь никогда. Есть вероятность привезти Эболу в инкубационном периоде, когда нет никакой симптоматики. Прилететь с ней в Москву (хотя лично меня в столице несколько раз проверили). В этом случае — да, ты можешь заразить людей, которые живут с тобой в тесном контакте. Но в Москве остановить Эболу проще простого, потому что мы не обнимаемся с покойниками и не возим их в метро.