Примакову предлагали свергнуть Ельцина
Борис Ельцин и Евгений Примаков. фото: РИА Новости
«Слушается вопрос о выдвижении обвинения против президента Российской Федерации…» Если бы эти слова прозвучали сегодня, произнесшего их посчитали бы либо сумасшедшим, либо, чего доброго, экстремистом. Но 20 лет назад в отсутствии ума, совести и почтения к закону куда чаще упрекали сторонников президента.
Отставка
«12 мая 1999 года я приехал к назначенному времени к президенту на очередной доклад, зашел в его кремлевский кабинет. Как всегда, приветливо поздоровались, — вспоминал этот без преувеличения судьбоносный для страны день Евгений Примаков в своих мемуарах. — Как только вышли журналисты, президент сказал: «Вы выполнили свою роль, теперь, очевидно, нужно будет вам уйти в отставку. Облегчите эту задачу, напишите заявление об уходе с указанием любой причины».
Примаков облегчать никому ничего не хотел и писать заявление «по собственному» отказался. Заявив при этом, что Ельцин вправе его уволить, но совершает «большую ошибку»: «Страна вышла из кризиса, порожденного решениями 17 августа, преодолена кульминационная точка спада в экономике, начался подъем,… люди верят в правительство и его политику…»
Однако по мнению, утвердившемуся в президентской команде, ошибкой было бы, напротив, промедлить с отставкой. «Рейтинг Примакова, развернувшего свой самолет над Атлантикой, стал расти как снежный ком, — вспоминает Глеб Павловский, занимавший с 1996-го по 2011 год должность советника руководителя Администрации Президента. — Еще месяц, и поддержка Примакова достигла бы таких цифр, когда вопрос, кому быть следующим президентом, был бы предрешен».
Усиление Примакова грозило сорвать операцию «Преемник», которая тогда вплотную подошла к стадии практической реализации. К началу мая 1999 года в ельцинском окружении уже было известно имя будущего президентского сменщика — директор ФСБ Владимир Путин.
Примаков на эту роль не подходил. «При всей своей честности, порядочности, даже верности президенту Примаков категорически не мог быть тем премьером, который будет бороться за президентство в 2000 году, — объяснял Ельцин в своей книге «Президентский марафон», написанной после ухода в отставку. — В этой роли России нужен был, по моей оценке, человек совсем другого склада ума, другого поколения, другой ментальности. Вольно или невольно, но Примаков в свой политический спектр собирал слишком много красного цвета».
Именно действиями «красных», думских левых, президент объясняет то, что отставка Примакова произошла, по его выражению, «довольно резко и быстро». Прежде всего — инициированной коммунистами и их союзниками процедурой отрешения президента от должности. Начало рассмотрения нижней палатой обвинений, выдвинутых против президента, было запланировано на 13 мая.
Значительная часть команды Ельцина предлагала подождать с отставкой премьера, аргументируя тем, что после нее импичмент будет неизбежен: левые, мол, захотят взять реванш за крушение поддерживаемого ими примаковского правительства. Но в итоге возобладала иная точка зрения.
Сам Ельцин так описывал логику этого решения: «Резкий, неожиданный, агрессивный ход всегда сбивает с ног, обезоруживает противника. Тем более если выглядит он абсолютно нелогично, непредсказуемо. В этом я не раз убеждался на протяжении всей своей президентской биографии. Занимать выжидательную позицию было опасно не только в психологическом плане. Если бы… была начата процедура отстранения от должности, в этом неопределенном состоянии мне было бы уже гораздо сложнее снимать Примакова». И расчет в итоге полностью оправдался.
… Ельцин повторил просьбу написать заявление, Примаков вновь ответил отказом. После этого в кабинет вошел глава президентской администрации Александр Волошин с заготовленным указом об отставке. «Как у вас с транспортом?» — вдруг спросил меня Борис Николаевич, — вспоминал Примаков. — Ответил на столь неожиданный вопрос, что для меня это не проблема. Могу ездить на такси. Чувствовалось, что Ельцин переживал происходившее. Ему было явно не по себе».
В какой-то момент лицо президента исказила гримаса боли, он схватился за сердце. В кабинет были вызваны врачи. Примаков хотел было удалиться, но Ельцин удержал его. «После медицинской помощи он почувствовал себя явно легче, — рассказывал Евгений Максимович, — встал, сказал: «Давайте останемся друзьями» – и обнял меня…»
На фоне претензий, высказанных позднее экс-президентом в адрес экс-премьера, эти нежности выглядят довольно странно. В своей книге Ельцин прямо обвинил Примакова в переходе на другую сторону политических баррикад: «Евгений Максимович консолидировал вокруг себя антирыночные, антилиберальные силы… Загонял и себя, и всех нас в тупик… Был вполне способен объединить ту часть политиков, которые мечтали о новой изоляции России… Консультации Примакова с руководством КПРФ… стали практически постоянными».
Тем не менее Ельцин называет случившее 12 мая 1999 года «самой достойной», «самой мужественной отставкой» из всех, которые он видел. А Примакова — «сильным премьером», «масштабной, крупной фигурой», к которой он относится с большим уважением. И это не лицемерие, не дежурный политес. У Ельцина действительно были причины относиться с благодарностью к Примакову, к тому, как он воспринял свое увольнение. Правда, ни в мемуарах первого президента России, ни в воспоминаниях Примакова об этом не сказано ни слова.
Заговор
Подоплеку прощальной сцены раскрывает беседа автора этих строк с лидером КПРФ, состоявшаяся примерно через два месяца после описываемых событий, в июле 1999-го. Геннадий Зюганов рассказал тогда, что лидеры парламентской оппозиции — он, Зюганов, руководитель фракции КПРФ, руководитель депутатской группы «Народовластие» Николай Рыжков и глава Аграрной депутатской группы Николай Харитонов, — встречались с Примаковым и его заместителями в Белом доме накануне отставки. Разговор в премьерском кабинете продолжался около двух часов.
Геннадий Зюганов на митинге. фото: kprf.ru
Участникам встречи было уже известно о том, что Ельцин принял решение сместить Примакова, что отставка состоится на следующий день. И думцы призвали премьера не подчиниться президентскому указу. «У Примакова была редкая возможность, — бередил Геннадий Андреевич еще не зажившую рану. — Мы просили рассмотреть сложившуюся ситуацию на совместном заседании Федерального Собрания и правительства…»
На мое замечание, что неповиновение не осталось бы без реакции президента, у которого, как у верховного главнокомандующего, был такой серьезный ресурс, как силовые структуры, лидер коммунистов ответил так: «Если бы законодатели и правительство обратились ко всем силовым ведомствам с призывом соблюдать спокойствие и не поддаваться на провокации, уверяю вас: ни один солдат, ни один генерал не выступил бы против законного правительства, поддержанного народом».
Одновременно предполагалось запустить процесс перекройки Основного закона. Фактически речь шла о превращении страны в парламентскую республику. «Тогда была реальная возможность рассмотреть 15 поправок в Конституцию и перераспределить полномочия, — уверял Зюганов. — Была стопроцентная возможность поставить министров под контроль двух палат и не позволять чубайсам и абрамовичам формировать новый состав правительства».
О судьбе самого Ельцина ничего конкретного сказано не было. Но она отчетливо просматривалась из контекста. Учитывая характер первого президента России, которому совсем не свойственно было смиренно относиться к ударам рока, дело вряд ли могло обойтись без ареста. Как минимум — домашнего. Ну а там подоспели бы и формальности: не трудно догадаться, каким был бы исход процедуры импичмента при таком развитии событий. Ясно и то, что было бы после отрешения от должности: поскольку президент обвинялся в тяжких уголовных преступлениях, ему светила как минимум скамья подсудимых, а, возможно, и тюремный срок. Если бы, конечно, победители не смилостивились и не амнистировали поверженного противника.
Короче говоря, Примакову был, по сути, предложен план государственного переворота. С такой терминологией Геннадий Андреевич был, понятно, категорически не согласен: мол, «все было бы в рамках Конституции». Однако не убедил в этом ни вашего покорного слугу, ни, судя по всему, что несравнимо более важно, — Примакова.
Премьеру и его замам, «не хватило мужества», сокрушался председатель ЦК КПРФ: «Мы пригласили их в Думу, но они не появились. А затем не появились и в Совете Федерации… Правительство Примакова поддерживало более 60 процентов граждан. Оно могло опереться на эту поддержку, но упустило исторический шанс кардинально оздоровить обстановку».
Нерешительностью Примакова Зюганов объяснил и невыполнение данного еще зимой обещания — вывести людей на улицы, если Кремль посмеет тронуть «правительство народного доверия»: «Когда он сказал, что уходит в связи с тем, что этого требует Ельцин, ситуация в этом отношении поменялась кардинально. Звать людей на улицы, когда сами отставляемые не делают шага навстречу Думе, смысла нет».
По словам Глеба Павловского, в Кремле были прекрасно осведомлены о содержании переговоров между Примаковым и думскими левыми. В том числе — о самых последних, состоявшихся перед отставкой. Если так, то становится понятно, почему у президента прихватило сердце во время прощальной встречи с премьером. И почему он обнял его напоследок. Полной уверенности в том, что Примаков не последует рекомендациям своих думских партнеров, на момент начала этого разговора у Ельцина, похоже, не было.
Импичмент
Что было дальше — хорошо известно: последняя надежда левой оппозиции вернуть себе политическую инициативу, попытка отрешить президента от должности, также полностью провалилась. Причем уже на самом первом этапе. «Дело Ельцина» рассматривалось нижней палатой в течение трех дней — 13, 14, 15 мая. В первый день представлялось обвинение, второй был посвящен прениям, на третий состоялось голосование.
Из пяти пунктов обвинения — «разрушение Советского Союза и ослаблении Российской Федерации путем подготовки, заключения и реализации Беловежских соглашений», «совершение в сентябре 1993 года государственного переворота», «развязывании и проведении военных действий на территории Чеченской Республики», «ослабление обороноспособности и безопасности Российской Федерации» и «совершении действий, приведших к геноциду российского народа» — больше всего голосов набрал третий, чеченский. 283. Но для запуска импичмента требовалось минимум 300.
Впрочем, даже если бы у инициаторов получилось дать старт процедуре, шансы на то, что она доберется до финиша, были, мягко говоря, не стопроцентными. Требовалось пройти еще несколько уровней. Согласно Конституции, выдвинутое Госдумой обвинение должно быть подтверждено Верховным судом, а суду Конституционному надлежит убедиться в соблюдении установленного порядка выдвижения. В случае успешного преодоления судебных терний дело попадает в руки Совета Федерации, который и выносит окончательный вердикт.
Но Ельцин прав: если бы коммунистам удалось завести, просто завести, этот механизм, и без того не слишком мощные позиции президента были бы серьезно подорваны. Вдобавок Дума получила бы иммунитет от роспуска: согласно Конституции, нижняя палата «не может быть распущена с момента выдвижения ею обвинения против Президента… до принятия соответствующего решения Советом Федерации».
Словом, игра стоила свеч. Как для одной, так и для другой стороны. Правда, о характере и размере свечек, задействованных президентской командой — каким образом ей удалось лишить сторонников импичмента конституционного большинства, — в учебниках истории ничего не пишут. Не исключено, что определенное деморализующее влияние на колеблющихся оказала и отставка Примакова. Однако участники и очевидцы событий в один голос утверждают, что главным было не это.
Решающую роль сыграла работа, проведенная представителями ельцинской администрации среди неустойчивой части думской оппозиции. О том, в чем именно заключалась «обработка», точных данных нет. Лишь слухи. И по этим слухам, аргументы были не только моральными, идейными, но и куда более простыми и доходчивыми.
Оппозиционная пресса писала в те дни со ссылкой осведомленные источники о существовании трех «такс»: проголосовать против всех пунктов обвинения стоило 50 тысяч долларов, не брать бюллетень — 30 тысяч «зеленых», проголосовать за один из пунктов, кроме Чечни, — 15 тысяч. Эти сведения, понятно, нельзя считать абсолютно достоверными, однако в разряд заслуживающих внимания они как минимум попадают. В общем, вопрос, как говорится, еще ждет своих исследователей.
Но это, пожалуй, последняя загадка, остающаяся в этой истории. Итоги ее ясны и понятны. Ельцин вышел победителем из сражения, но войну проиграл. Это была его последняя победа. Уже через семь месяцев он вынужден был сойти со сцены истории и превратиться в зрителя, беспомощно взиравшего на то, как корежат, «зачищают», охолащивают созданную им политическую систему. Парадокс, но высшей точкой ее демократического развития остается едва не погубившая отца-основателя попытка импичмента.
фото: kremlin.ru
Владимир Путин, руководитель Администрации Президента Александр Волошин и Борис Ельцин, только что сложивший с себя президентские полномочия. Москва, Кремль, 31 декабря 1999 года.
К триумфаторам, однако, не отнесешь и оппонентов Ельцина: и Дума вскоре перестала быть «красной», и планы Примакова по возвращению в большую политику потерпели крах. Тем не менее ничьей это назвать нельзя. Бенефициар очевиден: взаимоуничтожение политических тяжеловесов эпохи «лихих девяностых» расчистило дорогу к власти Владимиру Путину и его команде. Началась другая эпоха.
Прямая речь
Глеб Павловский. фото: en.wikipedia.org
Глеб Павловский, глава Фонда эффективной политики, советник руководителя Администрации Президента в 1996-2011 годах:
— К угрозе импичмента в Кремле относились очень серьезно. Тем более, что возникло сочетание, синхронизация нескольких угроз — проект импичмента, давление генпрокурора Скуратова, давление премьера Примакова, ощущавшееся все сильнее… По отдельности все эти проблемы были решаемы, но вместе представляли собой очень большую опасность. Эти угрозы старались разъединить — в этом и состояла тактика Кремля.
Против Ельцина действовало несколько коалиций, с разными составами и с различными интересами. Скажем, «Яблоко» по некоторым вопросам находилось в одной коалиции с коммунистами. Но Явлинский, естественно, не мог быть солидарен с Примаковым. Задача была — разъединить «Яблоко» и коммунистов. Что и было сделано. С депутатами в Думе работал тогда Владислав Сурков, и, считаю, очень хорошо справился с этой задачей.
В дискуссии, когда следует отправлять Примакова в отставку, до или после начала процедуры импичмента, я однозначно занимал первую позицию: считал, что сделать это надо как можно раньше. Поэтому всячески торопил администрацию, посылал письма на эту тему. В моем личном отношении к Примакову не было ни малейшей враждебности, но моей задачей было усиление Ельцина. Тема импичмента возникла только потому, что Ельцин казался слабым. Надо было вернуть Ельцину значение центра силы, а в той ситуации это было невозможно без отставки Примакова.
Смещение Примакова было ближайшей главной задачей. Она встала перед нами во весь рост уже в марте 1999-го, когда руководителем Администрации Президента был назначен Александр Волошин. Задача была очень сложной и опасной. Представление о настроениях, которые тогда царили в обществе, дает мой разговор с моим другом Арсением Рогинским, руководителем «Мемориала», состоявшийся где-то в конце апреля. Когда я сказал, что Примаков вот-вот будет отправлен в отставку, Арсений изумленно воскликнул: «Вы с ума сошли, это же самый популярный человек в стране!»
Но мы уже имели похожий опыт с Александром Ивановичем Лебедем. В сентябре 1996-го он тоже был самым популярным человеком в стране, но после смещения популярность быстро выветрилась.
У Ельцина не было тогда позитивной политической силы, достаточной для продвижения политического курса. Он мог проявлять силу только одним способом — ликвидируя силу других, сокрушая конкурирующие политические фигуры. И сокрушение Примакова частично вернуло ему значение центра силы. После этого было уже проще договориться с депутатами о том, чтобы опрокинуть импичмент.
Мы знали о том, что думские левые уговаривают Примакова не подчиниться Ельцину, не уходить в отставку и фактически взять на себя управление страной. Их было довольно много, таких бесед. Собственно говоря, свои позиции в глазах Ельцина Примаков подрывал в том числе и участием в подобных переговорах.
Не известно, что было бы, если бы Примаков дал себя уговорить. Но зачем гадать? Мы знаем, что Примаков на это не пошел. И, думаю, не мог пойти. Речь шла о путче, а для Примакова это было немыслимо. Он не собирался рисковать государством. В этом смысле он был ближе к Ельцину, чем к коммунистам. Кстати, путинская государственная философия вначале, несомненно, была модификацией философии Примакова.
Что касается активно циркулировавших тогда слухов о том, что Кремль в качестве плана «Б» может пойти на роспуск Думы и запрет компартии, то могу заверить, что такой вариант нами даже не рассматривался. Задача проекта «Преемник» состояла именно в том, чтобы выиграть выборы, не трогая Конституции. И не просто выиграть, а выиграть с хорошим счетом.
Не исключаю, впрочем, что-то из президентской команды намеренно распускал такие слухи, чтобы держать наших противников в напряжении. Миф о том, что Ельцин будет всеми силами держаться за власть и готов ради этого на отмену выборов, был на самом деле преимуществом Кремля. Наши противники так верили в это, что проморгали усиление Путина.
При всей серьезности угрозы Ельцину со стороны думских левых не она предопределила то, что потом стали называть операцией «Преемник». Этот план реализовывался еще с конца 1996 года. Причем достаточно открыто. В 1997 году Ельциным было очень ясно определено, что его кандидатом на президентский пост будет Борис Немцов.
Правительство было реформировано тогда именно под эту задачу. И если бы не война медийных олигархов, прежде всего Березовского и Гусинского, с правительством, то, думаю, Немцов был бы выдвинут. Но олигархи решили, что Немцов для них опасен, и начали кампанию, которую в конечном счете с треском проиграли.
Однако и после выпадения Немцова из списка кандидатов в преемники речь о преемнике-силовике долгое время не шла. Ситуация изменилась лишь после дефолта 1998 года — именно тогда Ельцин решил, что полагаться на интеллигенцию опасно.
Заметьте, кстати, что центральной темой обвинений против Ельцина были события 1993 года. Хотя ничто не мешало коммунистам поднять эту тему раньше. То есть не угроза импичмента стала причиной операции «Преемник», а как раз наоборот: проект импичмента явился ответом оппонентов Ельцина на этот план, попыткой торпедировать его.
Николай Харитонов. фото: duma.gov.ru
Николай Харитонов, член президиума ЦК КПРФ, депутат Госдумы всех созывов, в 1995-1999 годах руководитель Аграрной депутатской группы:
— Конечно, мы были разочарованы результатами голосования. Надеялись, что как минимум по одному пункту обвинения — развязывание войны в Чечне — наберем необходимые 300 голосов. Ведь вся страна была тогда недовольна Ельциным. Мы, конечно, прикидывали заранее, и, по нашим расчетам, голосов вполне хватало. Даже с лихвой. Но в «Яблоке» не все проголосовали за по чеченскому вопросу. Так называемые независимые депутаты тоже дали меньше голосов, чем мы рассчитывали.
Мне известно, какие механизмы влияния на депутатов задействовала в эти дни администрация президента. Но говорить о них не буду: не пойман — не вор. Скажу только, что работали и через регионы, и индивидуально. Использовали и административный ресурс, и иные, скажем так, способы мотивации.
Особенно «ярко» проявил себя тогда Жириновский. Помню, он стоял около урны и контролировал, чтобы никто из его фракции не проголосовал, не дай бог, за отрешение Ельцина. А когда один депутат от ЛДПР все-таки поддержал импичмент, они были готовы прямо-таки растерзать его.
Не думаю, что отставка Примакова оказала какое-то влияние на процедуру импичмента. Кого-то, возможно, она действительно деморализовала, но основным фактором воздействия на депутатов со стороны Кремля был все-таки, так сказать, мотивирующий.
Если же говорить о самой отставке, то она не стала для нас неожиданностью. Рейтинг Примакова был намного выше, чем у Ельцина, и продолжал расти. Понятно было, что его скоро уберут. Иначе Примаков победил бы на любых выборах.
Конечно же, мы активно поддерживали Примакова. По сути, его правительство оттащило страну от пропасти. Экономика задышала. Могу, кстати, сказать, что в тот период мы — я, лидер Агропромышленной группы, Николай Иванович Рыжков, «Народовластие», и Геннадий Андреевич Зюганов, КПРФ, — регулярно встречались с Примаковым. Каждые полтора-два месяца.
Встречи проходили в Белом доме. Кроме Примакова, на них присутствовал Маслюков (на тот момент — первый заместитель председателя правительства. — «МК») и кто-то еще из правительства. Речь в первую очередь шла о координации усилий по восстановлению экономики — что делает правительство, что мы, Дума.
Встречались мы и накануне отставки. Мы убеждали Примакова бросить вызов Ельцину, пойти на выборы президента. Гарантировали ему свою поддержку. Но Евгений Максимович, как известно, выбрал другой путь. Объединился потом с Лужковым… Ну да что теперь говорить, дело прошлое. Хотя как говорят в Англии, «у старых грехов длинные тени».
Сергей Митрохин. фото: Наталья Мущинкина
Сергей Митрохин, член Федерального политкомитета партии «Яблоко», председатель партии в 2009-2015 годах, депутат Госдумы трех созывов:
— Мы, фракция «Яблоко», считали Ельцина виновным по одному пункту — война в Чечне. По другим мы были против импичмента. Не считали, например, что Ельцин виновен в распаде Советского Союза. Я, кстати, тогда сам выступал по этому вопросу в Госдуме. И говорил, что тут, скорее, нужно винить коммунистов, которые заложили в Конституцию возможность свободного выхода республик из состава Союза. И совершили, кроме того, немало других действий, предопределивших развал СССР.
Но что касается войны в Чечне, сомнений в виновности Ельцина у меня не было и нет. По этому пункту я и сейчас проголосовал бы точно так же, как тогда, — за импичмент.
Повлияла ли как-то на процедуру импичмента отставка Примакова? Если кого-то она и обескуражила, то точно — не нас. Несмотря на то, что именно наша фракция предложила кандидатуру Примакова, мы очень критично относились к нему и его правительству. Ну а для коммунистов, которые держались за Примакова как за каменную скалу, отставка явилась еще одной причиной голосовать за отрешение президента от должности. Так что это скорее повысило вероятность импичмента, чем наоборот.
Исход был не ясен до последнего, до объявления результатов голосования. Они меня, конечно, разочаровали. Но не удивили. Было известно, что администрация президента энергично обрабатывала депутатов. Очень активно, например, работал Котенков, представитель президента в парламенте. Как говорил сам Котенков, он тогда даже ночевал в Госдуме. Насколько интенсивной была работа. Если бы не эта массированная обработка, импичмент, думаю, вполне мог пройти.
Как-то раз, кстати, это было где-то пару лет назад, мне довелось оказаться в одном эфире, в одной студии с Жириновским. Он стал за что-то ругать Ельцина. Я сказал тогда: «Чего вы, Владимир Вольфович, сегодня-то так раскричались? Где же раньше была ваша принципиальность? Вы же против импичмента голосовали». Он замолчал и больше уже ничего не говорил.
Не могу категорично утверждать, но не исключаю, что обработке подверглись и некоторые неустойчивые депутаты нашей фракции. И проголосовали соответствующим образом. Ну, или не голосовали, что в той ситуации было равнозначно голосованию против. Были, впрочем, во фракции и убежденные противники импичмента, считавшие, что нельзя идти на поводу у коммунистов.
Во фракции такое поведение, конечно, жестко осудили. Я и сегодня оцениваю это как предательство. Фракция приняла решение о солидарном голосовании, и они обязаны были подчиниться. Или, если не согласны, должны были выйти из фракции.
Депутаты, не поддержавшие импичмент по разным в том числе, так сказать, не очень благовидным причинам, должны отдавать себе отчет в том, что именно благодаря им мы встали на тот путь, по которому развивается Россия в последние 20 лет. Если бы импичмент состоялся, история страны пошла бы по другому пути. Уверен, что по лучшему, более демократичному. К власти пришли бы другие люди.
Автор: Андрей Камакин
Источник
